Киба стоял на Сумрачном мосту. В который раз за этот месяц, он стоял на этом мосту и пытался понять, что же находится по ту сторону темной воды.
Слабак!
Опять же в который раз, он мысленно уведомил себя о своем состоянии и, вздохнув, направился к мотоциклу.  Каждый раз, когда он был здесь, им овладевал непонятный и всеобъемлющий Страх. Киба всегда легко мог побороть это чувство, а инстинкт самосохранения давно был заброшен в пыльный чулан подсознания и благополучно забыт. Но именно в этом непонятном месте, открывавшем путь в другой мир или в небытие, вселяло в него такой панический Страх, от которого было просто невозможно избавиться.
Бросил еще один взгляд на темную воду и проходящий над ней старый мост, другая сторона которого была скрыта вечным туманом, Киба надел шлем и сел на спортбайк. Мотор резво взревел, и он помчался по темным туманным дорогам, приближающейся ночи навстречу.
>>>Автодорога

...Скривив губы в извечной усмешке, он провел еще одну черту, добавляя в нарисованное лицо больше испуга. Еще пара штрихов - и картина будет завершена. Испуганный мальчишка, прижатый к стене. Одна из первых встреч...
...Художник откидывает прядь волос с лица и, устало вздыхая, прикрывает на секунду глаза. А открыв их, недоуменно моргает.
- Что, черт подери...? - спрашивает он непонятно у кого. Где это он? И... кто он вообще?
Темно-синие глаза, чуть прищурившись, изучают обстановку. Хочется закурить, но Клемент сдерживается, и лишь несознательно касается рукой кармана, в котором лежат сигареты.
Мост. А рядом - его машина. Точно его, потому что вот они - ключи.
Он вертит резной брелок в руках, закусив губу. Вновь оглядывается, сердито фыркая, ведь ситуация ему не с руки, он, черт подери, не может ничего понять.
У подножья моста стоит молодой человек. Растерянно осматривается, будто что-то потерял. Клемент вздыхает и неспешно, гордо задрав подбородок, проходит к нему.
- Прохлаждаетесь? - задает он вопрос, хрипло откашливаясь - сказывается недавно подхваченная болезнь.

Клемент внимательно разглядывал незнакомца, усмехаясь уголками губ.
Мальчишка... совсем еще мальчишка... Дьявол, какой худой...
Художник вздрогнул - что-то ему это напоминило. Что-то оттуда. Из прошлого. Он нахмурился, тщетно пытаясь вспомнить, что именно. Не смог. Мелочи, детали - тело, покрытое бисеринками пота, широко раскрытые от испуга полынные глаза, слезы, катящиеся по щекам, сладострастный стон... Но полноценной картины нет. Наброски, сплошняком наброски, никакой целостности, законченности - словно память разбросали по частям, разорвали на куски, развеяли по ветру. Он скривился, не задумываясь о том, как странно, должно быть, выглядит сейчас его лицо.
- Добрый вечер, - растягивая буквы, произнес незнакомец.
- Добрый? - голос до сих пор хриплый, в горле першит, и Клемент вновь захлебывается кашлем. - А, дьявол... Не уверен, что эту хмарь можно назвать "добрым вечером".
В голосе презрение, надменность и злость. Он нарочно отводит взгляд и, крепко сжимая брелок с ключами, задумчиво оглядывает перила моста.

Клемент вновь вздрогнул - на этот раз от прикосновения. Слишком уж неожиданно. Холодно взглянув на мальчишку, он дернул плечом, словно стараясь стряхнуть ощущение, оставшееся после холода пальцев, их мягкой тяжести, придавившей рубашку.
- Если у вас есть таблетки от кашля - то да, - равнодушно бросает он. - А не добрый... вы что, сами не замечаете?
Слишком холодно, а я в одной рубашке, - отмечает Клемент, ежась от пронизывающего ветерка. - Опять разболеюсь...
На миг он прикрывает темно-синие глаза, сдерживая новый приступ кашля. Удалось.
- Никуда не надо? - спрашивает он. - Могу подвезти. Замерзнете же.
Не дожидаясь ответа, художник идет к машине. Открыв дверь, садится за руль, поворачивает ключ зажигания и включает печку.
Так лучше... - облегченно вздыхает он про себя, когда тепло расползается по телу, продрогшему от холода улицы.

– Руками? – Клемент недоверчиво усмехнулся. – Вы еще предложите к бабке-гадалке сходить, порчу снять.
Он с любопытством взглянул на мальчика, осматривающего свои руки. Как-то он странно себя ведет, словно впервые себя увидел… или как это еще можно назвать?
Клемент нахмурился, задумчиво поглаживая пальцами руль автомобиля.
– И все-таки, куда вам? – спросил он, переводя взгляд на руки мальчика.
Хм… и все-таки интересно, а как это, руками?

Не смеется... как же. Наивный мальчишка.
Клемент скривил губы, начиная сердиться на юношу. Он хоть сам себе верит? Такие самоуверенные заявления… А наглости нет. Совсем. Он будто оправдывается, а не доказывает. Будто просит поверить. Поверить – и в эту чушь?
Художник фыркнул и посмотрел в глаза мальчика. Черные, как ночь… или даже чернее. Тьма. Агатовая, густо-черная, чернильная мгла. Будто провалы в Бездну вместо глаз – если бы в них, конечно, не светилось сочувствие, доброта какая-то. Это, кстати говоря, уже начинало бесить. Клемент не нуждался в жалости, ни-ког-да! Жалость растворяет, унижает, уничтожает. Она убивает внутреннюю силу, приводит к зависимости. Жалость – удел слабых.
– Да ты хоть что-нибудь знаешь?! – наконец не выдержал он. – Даже мысль нормально не можешь выразить! Откуда ты вообще такой взялся…
Рука потянулась к пачке сигарет, но в последний момент Клемент совладал с собой и просто положил ладонь к себе на колено. Чем не простой, механический, непринужденный жест?
– Правда, говоришь? – процедил он сквозь зубы, неожиданно возвращаясь к теме «рукоприкладства». – Ну давай, докажи. Вылечи.

– С неба свалился, – с неприкрытым сарказмом передразнивает Клемент мальчика и криво усмехается. Ишь ты! Пошутить вздумал, ну надо же…
Вдруг мальчик наклоняется к нему, мостит ладонь поверх его руки. Брови художника ползут вверх от удивления, к щекам приливает жар, синие глаза широко раскрыты. Плотно сжатые до этого момента губы размыкаются, он хочет сказать что-то резкое, ехидное, вогнать мальчика в краску… Но не успевает. Юноша касается рукой груди художника, у того вдруг как-то сразу перехватывает дыхание. Руки мальчишки обжигают, но совсем не больно, а даже как-то приятно, становится тепло-тепло, и сам Клемент, вслед за юнцом, жмурит глаза, и открывать их совсем не хочется. Пусть он подержит еще свои ручонки. Можно.
Парнишка резко отшатывается, слишком неожиданно. Тепло медленно уходит из тела, но в горле уже не першит, а легкие не кажутся наполненными какой-то дрянью.
Значит, и вправду умеет. Значит, не врал.
Художник раскрывает глаза – мальчишка таращится на него с каким-то испугом, забившись в угол машины. Впрочем, сам он сейчас ведет себя не лучше, ведь он тоже боится этой неожиданной силы, которой и в природе-то не должно существовать. Просто он по привычке сдерживается. И не дает слабины.
«Что ты такое?» – так хочется задать этот вопрос, но что-то внутри него скептически поджимает губы, и голос никак не подчиняется хозяину. Поэтому он просто молчит, не двигаясь, не отводя взгляда от испуганных глаз.
– Как Вас зовут? – вдруг интересуется паренек.
– Клемент, – выдыхает в ответ художник. И, отведя взгляд, смотрит вперед. На дорогу, через мост.
И куда он ведет?...
Не о том думаешь, художник…

- Да уж понятно, что не я, - хмыкнул Клемент. Кажется, к нему вернулась прежняя самоуверенность, и это очень, очень хорошо.
Он заправляет прядь волос, падающую на глаза, за ухо. Ухмыляется уголками губ, тщетно пытаясь вспомнить, кого ему этот Алекс так напоминает. Не получается, художник злится на себя, но поделать ничего не может.
- Ладно, поехали... Алекс, - говорит он, искоса поглядывая на мальчика. - Чего стоять на месте.
Рука - на ключ зажигания. Привычным движением резкий поворот, зарычавший двигатель. Тонкие пальцы обхватывают руль, рычаг коробки передач. Машина резко дергается с места, и если бы парни не были пристегнуты ремнями безопасности, то давно бы же расквасили себе носы о стекло.
Размытой стрелой автомобиль, управляемый твердой рукой Клемента, уносится в сторону автодороги

>>>>>Вход в игру
Размеренно вышагивая по протоптанной дороге, я думал о том, как же все-таки беспросветна и печальна моя жизнь. Чем дальше – тем сильнее я погружаюсь в пучину ночи. Сколько лет я уже не видел солнечного света? Сколько зим мне вообще? И сколько суждено было прожить на самом деле, если бы Льессе не повстречался этот треклятый колдун?
Льесса… при мысли о ней душа наполнилась теплом и печалью одновременно. Этот треклятый маг не мог придумать хуже муки, чем та, которую испытываем мы с сестрой. Нет ничего ужасней, чем все эти ночи, проведенные без нее, хотя она рядом – даже руку протягивать не надо, чтобы дотронуться. Я – это она, а она – это я. Сестренка. Сестричка моя, моя милая Льесса…
Из глаз катятся непрошенные слезы, а рука покрепче зажимает записку, оставленную ей перед закатом. Это – единственное, как мы можем общаться. Слова на бумаге. Иногда – длинные письма на тонком белом листе, иногда – несколько с трудом выцарапанных строк на берестяной коре. Всегда – любовь и горечь в каждом слове. Чернила не заменят теплоты голоса, мягких объятий и нежных поцелуев.
Всегда рядом… и всегда так далеки. Иногда я ненавижу себя, свою проклятую жизнь. Хочется утопиться в реке, но останавливают всегда факта: самоубийство – тяжкий грех, и то, что, убив себя, я убью и сестричку. А она достойна лучшей участи. В конце концов, она – это все, что у меня есть. Или, если быть точнее, все то, чего у меня нет, и уже никогда не будет.
Взглянув на небо, я увидел лишь серебро звезд на бархате ночи, да круглый шар луны.
– Полнолуние, полнолуние, полнолуние у моей сестры… – пропел я строчку из песни, услышанную когда-то от бродячего менестреля. Мягкие отзвуки моего голоса разнеслись по местности, отражаясь и от неба, и от мягкой травы, которой поросла почти разрушенная дорога. На миг луна и звезды исчезли из глаз, мгла стала еще непрогляднее, и…
… рука сжимала записку, на плече висела сумка, за спиной болталось ружье. Я стоял на середине каменного моста, освещенного огнями – наверняка колдовскими. В висках слегка покалывало, луна серебрила светлую кожу. В голове был полный бардак, спутанный клубок ниток. Я… а кто такой, этот я?
Я растерянно улыбнулся и провел правой рукой по затылку, приглаживая чуть взъерошенные от ветра волосы. Посмотрел на сумку. На собственные руки, ноги и тело. На зажатый в левой руке клочок бумаги. Все так знакомо и одновременно… так ново. Странно. Необыкновенно.
В сумке я копаться не стал – стоило дотронуться до лямки, как сразу перед глазами пролетели предметы, лежавшие там. Зато записку развернул, и с жадностью вчитался в аккуратно выведенные строчки:
«Мой драгоценный Ирвин!
Весь день я шла по той дороге, которую ты указал в карте. Продолжай путь на север, по моим подсчетам я прошла достаточно далеко, так что надеюсь с утра уже быть в городе. Взяла на себя смелость немного уйти с проторенного пути и набрать лесных яблок, наполнить флягу водой и почистить твое ружье. Яблоки и вода в котомке, как ты понимаешь.
По дороге мне никто не встретился, и это очень странно. Не кажется ли тебе, что нас поджидает какая-то опасность на этом пути? Ради всего святого, будь осторожнее, тебе идти в ночь, и я не переживу, если с тобой что-то случится.
Мне очень грустно без тебя, мой любимый братик. Солнце опаляет мне спину, слепит глаза, и мне очень-очень хочется снова увидеть ночную тьму. А больше всего – тебя, твое милое, прекрасное лицо. Я так соскучилась. Спой что-нибудь для меня, даже если я тебя не услышу. Я люблю тебя, Ирвин.
Будь осторожнее.
Твоя Льесса.»
Стало очень-очень грустно. Да. Меня зовут Ирвин. А Льесса – моя сестра. И почему-то мы живем в одном теле, только она бодрствует днем, а я ночью. И мы никогда-никогда не встречаемся.
Это – единственное, что я знаю о своем прошлом. Точнее – это было то, что я был обязан знать о себе. Остальное, наверное, поглотила ночь.
Ты хотела быть в городе, сестренка?
Надеюсь, этот мост ведет в то место, которое ты так хочешь увидеть. Обещаю, я дойду до утра.
А пока – пока я спою для тебя песню.
– Над болотом туман, волчий вой заметает следы;
Я бы думал, что пьян - так испил лишь студеной воды
Из кувшина, что ты мне подала, провожая в дорогу,
Из которой я никогда не вернусь; жди - не жди, никогда не вернусь...

И не сомкнуть кольцо седых холмов,
И узок путь по лезвию дождя,
И не ищи - ты не найдешь следов,
Что Воин Вереска оставил, уходя.

Словно раненый зверь, я бесшумно пройду по струне;
Я не стою, поверь, чтоб ты слезы лила обо мне,
Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме - по бруснике во мхе
До ворот, за которыми холод и мгла, - ты не знаешь, там холод и мгла.

И не сомкнуть кольцо седых холмов,
И узок путь по лезвию дождя,
И не ищи - ты не найдешь следов,
Что Воин Вереска оставил, уходя.

Ты однажды вдохнешь терпкий ладан октябрьской луны,
В сердце сдвинется нож, боль поднимется из глубины;
Неужели ты ждешь воплощенье беды, духа сумрачной стали,
Чтобы снова дать мне напиться воды, этой пьяной хрустальной воды?..

Но не сомкнуть кольцо седых холмов,
И узок путь по лезвию дождя,
И не ищи - ты не найдешь следов,
Что Воин Вереска оставил, уходя.
Негромкое пение растворяло тьму, переливами помогая волшебному пламени освещать мне путь, – по крайней мере, мне так казалось. Я шагал в ритм старинной песни, и ноги сами уводили меня вперед.
Туда, куда мне предназначила прийти сама Судьба.
>>>>>>Центральная улица»Главная улица

Отредактировано Льесса/Ирвин (2007-04-07 19:03:47)